связь. Нет, уж лучше смолчать, потом как-нибудь…

Он содрогнулся, подумав о родителях как о чужих. Но где-то в подсознании уже укоренилось оправдание. И это была Марина. Не поняли же тогда, не поймут и сейчас, потому что теперь все сложнее. Была ночь, было утро, был день — для двоих, для них только. Это была их тайна, его и Веры. Одному Барлаасу он мог бы ее раскрыть. Если б мог…

Начались занятия в школе. После уроков он шел на почту — иногда просто так, послушать бестолковые междугородние разговоры, сознавая, что в любой момент может позвонить в Ашхабад. Телефон был у Антипова, и Игнатий Ефремович мог позвать Веру. Нередко он и в самом деле вдруг заказывал разговор, и каждый раз Вера укоряла его, что неудобно беспокоить человека. Но он слышал, что она рада, и говорил ей:

— Я люблю тебя.

— Ты сумасшедший, — шептала в трубку Вера. — Телефонистки все слышат. Ты чего звонишь?

— Сказать тебе, что люблю.

И она смеялась счастливо…

Однажды Игнатий Ефремович пошел за Верой, но вернулся скоро и сказал, что ее нет дома. Сказал виновато, что-то уж очень елейно, подозрительно сказал. Сергей молчал настороженно, пытался понять, что же там происходит, уловить какую-то нотку, которая бы все открыла.

— Вы слышите меня, Сережа? — кричал Антипов и дул в трубку. — Алло! Сережа!

— Что с Верой? — упавшим голосом спросил Сергей. — Она здорова?

— Да здорова, здорова, что с ней сделается, — чересчур бодро воскликнул Антипов. — Она как придет, я скажу, что звонили. Может, передать что?

— Игнатий Ефремович, — взмолился Сергей, — вы не скрывайте от меня ничего, я же люблю ее, люблю! Понимаете?

— Я все понимаю, Сережа, но ее нет. Что же я могу поделать. — Он вдруг осекся и сказал тихо: — А вообще-то лучше бы вам приехать.

— А что, что там стряслось? — сердце у Сергея колотилось, воображение рисовало ужасные картины — автомобильную катастрофу, бешеную собаку, хулиганов в темном переулке…

— Ей богу, я ничего не знаю, — услышал он Игнатия Ефремовича. — Может, и нет ничего. Игорь тут приходил. Пьяный. Вы бы приехали, разобрались.

— Но у меня занятия! Как же я могу? Да и чего он приходил? Чего ему надо?

— Вот этого я не знаю, — вздохнул Антипов. — Вы уж сами как-нибудь…

Всю ночь он не находил покоя, глаз не сомкнул. Чего только не передумал. И самое страшное было — предположение, что Вера все еще любит Игоря. Бывает же — он и такой, и сякой, и страдания одни от него, а сердце к нему тянется, все прощает. Сколько тому примеров. Тот же Гуров…

Среди ночи Сергей отыскал томик Чехова, стал перечитывать тот рассказ. И что ни строчка — все о себе, все о них с Верой.

«Я дурная, низкая женщина, я себя презираю и об оправдании не думаю. Я не мужа обманула, а самое себя…

…Я люблю честную, чистую жизнь, а грех мне гадок, я сама не знаю, что делаю…

…Он долго ходил по комнате, и вспоминал, и улыбался, и потом воспоминания переходили в мечты, и прошедшее в воображении мешалось с тем, что будет…

…Она плакала от волнения, от скорбного сознания, что их жизнь так печально сложилась…

…Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали все в настоящем и чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих…

…Говорили о том, как избавить себя от необходимости прятаться, обманывать, жить в разных городах, не видеться подолгу. Как освободиться от этих невыносимых пут?..»

Сергей отложил книгу. Не было сил читать о других людях, живших давно или вовсе не живших, а только выдуманных писателем, но так похожих на тебя самого. Как Антипов говорил давеча? «Должен на этой земле испытать каждый любовную пытку». Раньше он не встречал этих стихов. Странно, что расстрига читал Анну Ахматову. А впрочем, ничего странного… Он тут же потерял нить рассуждений. При чем тут Ахматова? Все у него так запуталось, что голова кругом идет. Нет, надо ехать, Игнатий Ефремович прав. Ехать и разобраться. Но в чем разбираться? У Веры есть муж. Они разошлись. Но могли и сойтись. Если любят…

Нет, он определенно потерял голову. Ведь это он, Сергей, ее муж. После той ночи, после их близости, кто же он, если не муж? И она… Он видел слезы на ее глазах. «Она плакала от волнения, от скорбного сознания…»

День был томительным. Сергей так и не решил, что предпринять, как поступить.

Уроки кончились рано. Он пошел в кино, смотрел на экран, но думал о своем, о Вере, о том, как все сложилось…

К телефону Антипова подошел кто-то посторонний, вкрадчивым голосом стал выспрашивать, кто, да откуда, да зачем звонит. Поняв, что нужно позвать соседку, сказал уже холодно:

— Позвать не могу.

— А Игнатий Ефремович где? Передайте ему трубку, — заволновался Сергеи.

— Игнатий Ефремович уехал, — ответил незнакомец и добавил, чуть помедлив: — Не звоните больше ему.

Раздраженный, обеспокоенный, вышел Сергей из переговорной и тут же решил: надо ехать.

С трудом дождавшись утра, он пошел в школу, выпросил у директора три дня, договорился, чтобы подменили на его уроках, купил билет на вечерний рейс и дал Вере телеграмму. Прилететь без предупреждения казалось низостью, словно он подглядывать собирался за ней, шпионить, застать врасплох. «Прилечу одиннадцатого двадцать два тридцать люблю целую твой Сергей». Эти три слова — люблю, целую, твой — он вымарывал несколько раз, комкал испорченные бланки и швырял в корзину, наконец, все-таки решился и оставил.

Дома никого не было — отец в командировке, мать на работе. Он знал это и спокойно собрал свой портфель, не опасаясь ненужных расспросов. Посидел над белой тетрадью, полистал, почитал, но отвлечься не смог. Далекими, неинтересными казались нисийские страсти. Вдруг у него мелькнула мысль, что теперь он уже никогда не закончит рукопись, но он отогнал ее. Все образуется, он снова обретет спокойствие и продолжит работу. Там и осталось немного — переписать заключительные главы. Не так у него все завершалось. Однако уверенности не было.